Соучастие в калидонской охоте
О книге Лоуренса Норфолка “В обличье вепря”. — М. Эксмо, 2009.
Любое приличное гуманитарное образование начинается с изучения античных культуры и литературы. И будь ты четырежды внук славян, финн и калмык, если ты провёл достаточно времени в лекционных аудиториях и читальных залах, греческие герои наверняка просочились кионом сквозь пористую ткань русского золотого века, европейского романтизма, протекли между камешками разных мокошей с неубедительными трибогами и цементом, бетоном осели в самой глубинке, в корнях, в фундаменте.
О греческих героях и об их подвигах известно всё. О них известно больше, чем всё. Ибо то, что о них известно, и есть они. И потому каждый из них многолик и многотел, как некогда Герион. Но тонких черт, динамики этих лиц, тонкостей пластики движения этих тел мы не знаем. Каждый из них протяжён ветвящимся стволом из хтонической бездны в сегодняшнюю московскую туманную смурь с электрическими огнями. И одновременно каждый дискретен; неотъемлемой частью героя — каждого! — давно стали лакуны, пустоты, неясности. Они — пространство интерпретации и золотая рамка, в которую так соблазнительно втиснуться сочинителю.
Иные не сильно утруждают себя и, игнорируя подробности, прикалывают свои интерпретации кнопками поверх всей сложнейшей паутинообразной структуры героев и их сплетений. Например, мы знаем, что Одиссей участвует в Троянской войне, а потом долго скитается, возвращаясь в родную Итаку только тогда, когда его все готовы забыть. Как скитается, где? Возьмём пару историй оттуда, из глубины, выковыряем из цемента, но остальное — это уже собственный наш сюжет, наши мысли, наша надстройка над Одиссеем.
Но есть и другие. Есть Лоуренс Норфолк и его книга “В обличье вепря” (хочется написать: “…и его книга в обличье вепря”). На первых страницах — по десяти строчек собственно текста. Ниже — мощнейшее основание сносок. Да, конечно, мы всё знаем о Калидонской Охоте. Не мы с тобой, читатель, а мы вообще — культура. Нам, культуре, известно всё и о вепре, и о героях, участвовавших в Охоте. И нам с тобой этого обычно достаточно. Мы даже что-то слышали о двух Аталантах, только не помним, которая же из них ранила зверя. Мы ведь понимаем, что в любой момент можем пойти в гугл, в библиотеку, позвонить знакомому культурологу. Кто-нибудь нам непременно напомнит. Норфолк тоньше — он клинком проникает в самую глубину, гарпуня по пути любые упоминания — от Гомера до Аристофана, от латинских комментаторов до росписей на боках чернофигурных амфор и краснофигурных кратеров. Он восстанавливает, перескакивая ведущею нить повествования иглой туда-сюда через черту, отделяющую текст от примечаний, всю паутину Охоты, всю ветвистость Мелеандра и Аталанты, он воссоздаёт древнюю рамку во всей её жёсткой сложности. Места для художественной интерпретации, для полёта одурманенной гормонами творчества выдумки не остаётся совсем. Но мы с удивлением отмечаем, что уже теперь, читая сноски с их бесконечными “Apollod i.9.15; Soph, fr. 851, ap Plut, Ov, Met etc”, мы ощущаем полёт, мы несёмся, оседлав мысль автора, его чувство, как стремительного зверя, летим…
И вдруг сноски исчезли. Как автор антологических стихотворных забав, вмещающий свой глубоко личный лиризм в строфы Алкея или Сафо, Норфолк уложил своё ощущение мифа о Калидонской Охоте в сам миф о Калидонской Охоте — во все его древние, ещё античные же, интерпретации одновременно. Он не отступает от заданного, но находит в нём ту единственную лакуну, которую обошли все с таким тщанием перечисленные в сносках и в отступлениях в самом тексте. Лоуренс Норфолк вместе со своим текстом и Аталантой сначала выслеживает свирепого калидонского вепря, потом медленно натягивает тетиву, перечисляя источники, потом текст летит, стремительно, как стрела. И под конец первой части острие текста вновь вязнет в густой кабаньей щетине и жире десятков источников, достигая, тем не менее уязвимой плоти животного. Впрочем, иначе и быть не могло: вепрь убит давно, во всех известных интерпретациях, а Норфолк держится в рамках мифа, более того, о том, как всё закончится, текст сообщает нам и почти в самом начале, и далее несколько раз. Интерпретации мифов читают не для того, чтобы узнать конец. Интерпретации мифов переживают. Мы с Норфолком пережили. Мы выслеживали страшного кабана, гибли, мы, наконец, убили его, возместив тем энеев долг Артемиде, мы прилегли на горячую землю, и тут — прямо по нам, прямо поверх себя, поверх шкуры вепря, поверх всего, ставшего частью мифа, а значит — частью нашей реальности, – Лоуренс Норфолк грубыми приблизительными мазками пишет ещё одну, новую, интерпретацию. И мы замираем: много раз мёртвый вепрь вновь целит своим страшным клыком в наши нежные читательные животы.